Телесность. Рассказ

Телесность. Рассказ

Напротив зеркала стоит крохотный упитанный мальчишка. Поворачиваясь то влево, то вправо, он внимательно разглядывает себя в отражающей поверхности. В его глазах скачут огоньки познавательного интереса. Как маленькие чертинки, они вынуждают его корчить забавные рожицы, надувать щеки, с шумом сдувать их, громко хохотать и, скалясь, смотреть на свои белоснежные молочные зубы. Пышущие здоровьем розовые щечки, задорный хохолок непослушных волос, так не по годам уверенно расправленные плечи,- все говорит о том, что малец любит и любим своими родителями да и всем окружением: от огромной собаки до соседки-старушки, регулярно встречающей юного Николая у подъезда.
— Коля! – Прервал любование собой крик мамы из кухни. – Пора обедать!
Тут же раздался торопливый топот маленьких ножек по направлению к кухне.
— Сам! Сам! – заголосил Николай, влезая на маленький стульчик. Схватив плотоядно ложку, малыш принялся уплетать за обе щеки борщ, заботливо налитый мамой. При этом чертинки в его глазах продолжали прыгать; пытливый взгляд изучал, что же стоит на столе, чем еще можно полакомиться. Вдруг в его поле зрения попал хлеб, лежащий к любимцу лоснящейся корочкой.
— Дай! – нетерпеливо закричал Николай. – Даааай! – все протяжнее и требовательнее звучал его голос.
Мама улыбнулась, подошла к столу, и, отломив кусочек посимпатичнее, протянула жадной маленькой ручке, нетерпеливо перебирающей пальчиками, приглянувшийся кусок хлеба.
Раздалось жадное хлюпанье, урчание, причмокивание. Николай был очень увлечен поглощением пищи. Сам с интересом орудовал маленькой ложечкой, прикусывал завоеванным хлебом; радовался и маминой ложке, помогающей собирать расплескивающейся от нетерпения юного едока суп.
Наконец ложка застучала о дно тарелки, движения мальца стали более медленными и ленивыми. Он еще болтал ногами, делая попытки поглядывать по сторонам, в надежде напоследок заинтересоваться чем-либо, однако чертинки в глазах стали подпрыгивать реже, видно, утолили познавательный и физиологический голод. Николай стал делать неторопливые попытки встать, уже путаясь от усталости в своих маленьких ножках. Его дорога лежала к спальне; на кровати к тому времени был призывно откинут край одеяла.
Улыбаясь, ежась и пожимая плечами, малыш спешит укутаться, подошедшая мама стягивает с него носочки и штанишки. В предвкушении потягиваясь, укладываясь на бочок, Николай погружается в сладкий сон. Сквозь дрему до него еще доносятся обрывки маминых слов: «Спите, коленькины ножки, отдыхайте коленькины ручки! Спи крохотный животик! Пусть приснится сладкий сон колиной головушке! Отдыхайте глазки и ушки! Поспи, Коля! Расти, набирайся сил!».
***
А часто ли мы с вами рассказываем детям о том, кто они? Ведь у появившихся на свет «детенышей» нет представления о себе. Они знают только одно, что связаны незримыми нитями со знакомым изнутри «СУЩЕСТВОМ», именуемой мамой, которую чувствуют, за которой следуют и которая с первых дней является единственным источником знаний о мире. Во власти мамы прописать контуры души и тела, чтобы детское Я росло в осознании собственной самости, важности, уникальности; с любовью и уверенностью, познавая жизнь как приключение, а не как проблему или тяжелое испытание. Но гладко бывает далеко не всегда…

***
Да, я мама. Роли меняются рано или поздно. Когда-то ты сам был маленьким и беспомощным, а сейчас должен сам руководить парадом: стать взрослым, быть образцом. Смотришь на  крохотные, устало раскинутые ножки, ручки и понимаешь, как это беспечное существо зависимо от тебя; не только от твоих поступков, но и от настроения, жестов. И ты сама, ощущая холод, прижимаешься к теплому напитанному любовью тельцу, погружаешься в сладкую истому и воспоминания детства.
И вот ты снова малолетняя девчушка с огромными вопрошающими глазами. Цепко ухватившись за мамину руку, идешь в детский сад. Держаться нужно обязательно крепко, не надевая перчатки, чтобы как можно дольше наслаждаться в детском садике запахом матери. Сидеть в углу подальше ото всех, грустить и вдыхать аромат дома, семьи, неприкосновенного для других пространства.
Отказавшись от очередного призыва к игре воспитательницы, холодное имя которой так сложно выговорить, погружаешься во внутренний мир, прислушиваясь к ощущениям и возникающим образам.
— Вот эта ворона за окном, так часто наблюдает за мной, какой у нее пронзительный взгляд! – ведет девчушка внутренний монолог с собой. —  Важно прохаживается у оградки детского сада в одно и то же время. Возможно, это превратившаяся в птицу Баба-Яга наблюдает за детишками, в слабых ищет жертв, в сильных преемников…
Так рождалась внутренняя сказка, которую творила маленькая девочка. И не было этой сказке конца и края. Она входила в жизнь, тесно переплетаясь с действительностью. Однако, где заканчивается сказка, и начинается реальность? Где проходит эта граница? Между реальными возможностями и высшим замыслом; между человеческим телом и окружающим миром? Мы пришли в этот мир, воплощенные в плоть и кровь. Наша телесность диктует потребности, цели; имеет или не имеет определенные возможности.
Маленькая девочка сидит в стороне от шумных игр, оглядывает свои ручки и ножки.
— Кто я есть? Я есть это щуплое тельце в халатике на пуговичках?..
 Другие дети носятся по группе, веселясь или громко крича, требуя что-то для себя. А маленькая девочка подносит свои ладони ближе к глазам и наблюдает…
— Человек живет тысячу лет,- вспоминает она слова отца…
— Значит, я успею научить попугая Кешу всем стихам, которые знаю…
Я особенная девочка, потому что ношу халатики, мне удобно застегивать пуговички спереди; я никого не прошу застегнуть платье. А еще у меня четыре косички. Ни две и ни одна, как у других. Все очень беспокоятся с утра, чтобы мои косички были правильно заплетены: маленькие косички по бокам удерживают короткие волосы, чтобы те не лезли в глаза, переходят в две длинные косы.
-Какая-то она не такая, — шептались веселые дети, сбиваясь в стайки, поглядывая на девочку, задумчиво смотрящую в окно….
Как-то раз за «не такой» девочкой в обычный будничный день пришла бабушка. И не просто пришла, а с подарком. Это было серебристое колечко с небольшим цветком. Как обрадовалась девочка своему первому женскому подарку! Бережно одела его на палец и стала любоваться своей рукой.
-Какие же красивые у меня руки!.. Подошли другие девочки, стали с восхищением смотреть на колечко, просить померить.
Так девочка узнала, что у нее есть красивые руки, и это было так хорошо!
Череда однообразных будней сменялась радостными праздниками, которые так любила девочка за их чудеса. Волшебные короны из бумаги, обсыпанные битым стеклом от елочных игрушек, создавали образ снежинки или снежной королевы. Но особенно запомнился Девочке праздник Весны, ведь именно ее выбрали для сольного номера.
— В этот раз Рита будет весной, — сказала воспитательница, — Посмотрите, какие у нее красивые волосы!
— Рита… Подумала Девочка, меня так зовут, это мое имя… Как оно странно звучит, когда его произносит не мама…
В праздничное утро Рите пришлось встать раньше обычного.
Девочка радовалась. В этот день она будет королевой: наденет  платье, а не халатик, волосы ей распустит и накрутит на бигуди мама.
Очень необычные ощущения охватили Риту. Какие-то внешние изменения повлекли внутреннюю перемену, и теперь девочка чувствовала себя другой, доселе незнакомой, но такой притягательной. Она ходила по актовому залу и пела свою песню весны, а все смотрели на нее заворожено и слушали…
— Весна, весна, красавица! Скорей приди сюда! И детям станет весело, что к нам пришла весна!…
Прошел и этот праздничный день. Раскрывшаяся, как ароматный цветок, Рита закрылась снова.  Она по-прежнему сидела в уголке, глядя в окно, теребя подол цветастого халатика.
В этот день мальчик Артем попросил на тихом часе показать ему, что у нее под трусиками.
— Твоя пися очень серьезная, как и ты, — сказал удивленно мальчик, — она будто газету читает…
— Наверное, я действительно, какая-то не такая… — обдумывала произошедшее Рита.
Так и сидела она в уголке, теребя подол цветастого халатика….
 Косички, какие-то не такие половые органы, халатик, пахнущая мамой ладошка, — пожалуй, это все представление о своем теле, которое сложилось у девочки на тот момент. А еще, если всю ночь очень сильно нервничать, то всю ночь не спишь, а утром начинает тошнить и даже может вырвать. Может стошнить и от садиковской невкусной еды, сохраняющей запах плохо вымытой посуды и нянькиных рук, брезгливо убирающих тарелки за дошколятами. Что же это за существо получается, если его нарисовать, исходя из телесных представлений этой маленькой девочки? И Рита брала что попадало в руку и начинала рисовать, выводя дрожащими линиями этот мир, пытаясь создать хоть какие-то контуры, на которые можно было бы опереться еще незрелому восприятию…
А ведь это весь внутренний мир, в котором живет и проживает свою боль, радости Человек…
Однозначно нет четких контуров тела, обрывочные фрагменты половой принадлежности без чувства отделенности себя от матери, с зачатками нездоровой уникальности и избранности. Скорее с чувством не любви, а утраты…
Добрые и злые воспитательницы, плохие и хорошие нянечки сменились приветливой первой учительницей. Ее улыбкой хотелось согреваться, ее случайных недоступных прикосновений хотелось искать.
— Кто же сегодня пойдет с Татьяной Степановной за руку в столовую, ощутив ее тепло?
— Мне холодно… Постоянно холодно… Наверное, как тем покойникам, которые, посиневшие, лежали в морге. Рита запомнила тот день, когда бабушка повела ее в больничный морг на прощание с подругой. Так выглядит смерть… Смерть – это холодное тело. А сколько им было лет, этим людям? Тысяча? Наверное, они научили очень многих попугаев разным стихам… Тогда почему тот мужчина так молод?…
В школе также холодно, как и в морге. Коричневая невзрачная форма с белыми манжетами, надетая сверху серая кофта на молнии. Она почему-то не давала тепла, а будто даже впитывала в себя последнее. Молния часто больно ранила шею девочки. Она сравнивала себя с веселыми и уверенными одноклассницами, и это сравнение не было в ее пользу.
Как-то раз, в один из школьных будней, девочка впервые в своей жизни увидела зеркало. Оно висело над мойкой в классной комнате. Девочка не любила его, однако, оно манило, притягивая взгляд, то отталкивало.  Не любила Рита его за отражение, которое глядело оттуда. Из зеркала смотрела на нее одинокими глазами худая, с двумя косичками (волосы уже отросли равномерно) девочка. Она буквально сливалась со своей серой кофтой, та была ее лягушачьей шкуркой, второй кожей. Неестественно белое с синюшным отливом лицо, покрытое неравномерными красно-лиловыми пятнами. Почему у всех нормальный цвет лица, а у меня такой?… И руки такие же… Кожа не излучает светлый блеск, не мягкая и не теплая. Суховатые руки, как у старушки, были испещрены то ли от постоянного холода, то ли от постоянного напряжения и нервов розовато-лиловыми узорами сосудов, капилляров… Наверное, это произошло из-за того, что я обменяла бабушкино колечко на десять вкладышей «Турбо»… Теперь у меня не руки, а гусиные лапки…
Девочка не помнила, что видела зеркало в раннем детстве. Единственное, пожалуй,  воспоминание, когда лысый дедушка как-то пришел в гости и загадал ей загадку: «Блестит, но не зеркало». Но в отражении дедушкиной лысины маленькая Рита не видела себя… Только начальная школа… Прямоугольная отражающая поверхность под раковиной в классе, в которую приходилось смотреть, когда нужно было мыть руки от въедливого мела…
В это же время девочка узнала, что у нее есть фамилия, нечто, что отличает ее от других девочек с ее именем… Что это за пугающее созвучие непонятных звуков?! И вновь возникало существо, состоящее из фрагментов, будто осколков зеркала. Сам уже взрослый человек будет поднимать эти сверкающие правдой частицы, и пытаться там разглядеть себя…
Рита Смирнова росла, шла неуверенными шажками из класса в класс, уже можно было не носить коричневую форму, а одеваться кто во что горазд. Для Риты ее второй кожей стала длинная кофта-толстовка свободного покроя. Ее прислали в коробке с гуманитарной помощью вместе с другой одеждой и пищей. Маме Риты удалось встать в очередь на регулярное получение таких коробок, ведь семья, увы, стала неполной, дочь приходилось поднимать одной.  Эта кофта-толстовка, бордовая, в черную полоску, скрывала неловкие руки, которые постоянно мешались и казались лишними. Но в этой кофте они находились в комфортном положении, и сама Рита ощущала от этого уверенность и легкость.
Две косы уже слились воедино в густом конском хвосте рыжих волос. Представления о теле и о себе становились более полными. Тонкие миловидные черты лица, которые теперь подолгу любила разглядывать в зеркале Рита. Лицо очень сильно, по ее мнению, контрастировало с расплывшейся, спрятанной под кофтой-балахоном фигурой.

***
Сейчас Рита, или как к ней уже обращались, Маргарита Сергеевна, любила носить мягкие трикотажные платья или обнимающие за талию и плечи кофты натуральных оттенков, так гармонично сочетающиеся с классическими строгими юбками. Ее движения от всей этой мягкости походили на потягивания кошки, создавая необыкновенную грациозность, женственность и, самое главное, уверенность в себе. Помада бежевого оттенка, аристократически бледная кожа, изгиб темно коричневых бровей оттеняли ярко рыжие волосы своей броской осенью ниспадавшие на угловатые плечи. Под мерный стук замшевых полусапожек она чеканила по мокрому асфальту тротуара по направлению к Кутузовскому проспекту. Там, наверняка, под сводами Московского института психоанализа уже ожидал ее в кожаном кресле психоаналитик. Сегодня она немного задерживалась: не хотел ее сорванец Николай идти в детский сад. Кажется, он заинтересовался новым комплектом подаренных карандашей, и решил устроить себе выходной день, посвятив себя, так сказать, творчеству. Дождавшись подходящего момента, Рита отвлекла внимание сына, и, засунув его в уличный комбинезон, повлекла к коляске. Теперь можно отправляться по своим делам. Рита знала, что ее ждут и дождутся. Приятно было осознавать, что предстоящий час кто-то очень важный сидит в кабинете и, молча, не надоедая и не названивая, будет просто ее ждать и обязательно обрадуется, наконец, ее приходу. Любой другой бы человек, безусловно, покрутил бы у виска: «Ну, ты даешь, Ритка! Такие огромные деньги платить за консультации и опаздывать!». Но Маргарита Сергеевна, в силу своей аналогичной профессии психоаналитика, знала, что обязательно будет платить и платить с удовольствием даже за те сессии, которые пропустила. А с удовольствием, потому что, ох, как приятно чувствовать, что кто-то  со всей безграничностью контейнирующей души ждет ту маленькую Риту, которая где-то заблудилась. А Рита всегда любила опаздывать. На все самые важные жизненные события она опоздала. На все совещания, летучки и пятиминутки с тех работ, которые когда-то казались ей очень важными и ответственными. Задерживала Рита и крупные клиентские заказы своей медлительностью и порой несообразительностью. Опаздывала на поезда и даже однажды на самолет; на свидания и концерты, на дружеские встречи и фуршеты.
— А, может быть, это был просто не мой поезд, — не так давно заявила она в утробе психоаналитического кабинета, когда все-таки погрузилась в него, опоздав в очередной раз.
— Возможно, и не ваш поезд или даже не тот пункт назначения, как вы считаете, Рита?.. – задал ей вопрос собеседник то ли извне, то ли ее внутренним голосом матери.
Но сегодня Рита никуда не опаздывала, она просто задерживалась. В ней так и не выработалась ускоренная московская походка. Она всегда старалась идти по краю дороги, чтобы не мешать другим бегущим людям, и чтобы те не мешали ее собственному ритму.
— Я уже пришла, нашла свою пристань. Могу просто идти, в том темпе, который удобен только мне. Могу спешить, могу, задерживаясь, любоваться окружающим миром. Так рассуждая, она дошла до здания института, поднялась на третий этаж, и, открыла дверь кабинета. В нем предсказуемо ее ждали…
— Знаете, я шла сейчас и думала о себе, размышляла о своих сыновьях. Мне становится страшно, очень страшно! Как же тяжело ребенку сформировать себя в личность, какой это титанический труд. Я думаю, что же удалось пережить мне, прежде чем стать той Ритой, которой являюсь сейчас …
И потек у Маргариты Сергеевны поток ее невысказанных мыслей…
 — Столько тревоги…Детская работа-это борьба за физиологическое, духовное выживание в этом мире, как у животных, — дерись или погибнешь… Боюсь за своих детей, очень боюсь. Хотела бы проработать свой страх, чтобы он отступил. Устала жить со страхом. Он вплетается в мою жизнь, в мое тело, парализует меня. Я понимаю, что мне тяжело отпустить детей от себя, сложно их разделить, отделить, идентифицировать и, с доверием, отправить в свою жизнь. Мы будто образуем одно сплошное тело, единый организм. Я понимаю, что это неправильно!..
Большой плюс работы психолога с психологом заключается в том, что оба говорят на одном и том же языке, понимая друг друга, а самое главное, осознавая значимость и необходимость происходящего процесса. Во время учебы у Риты выработался устойчивый жизненный принцип: как бы ни было тяжко, всегда ходить на личную терапию! Этим, конечно же, она шокировала всех своих «не психологических» подруг. Те были откровенно удивлены, когда совместному веселому вечеру в кафе красотка-Рита отдавала предпочтение общению «с какой-то старушонкой». Свою терапию Рита ассоциировала с русской баней, — очищением тела и духа. Духа, — потому что в результате извлечения вытесненных моментов из бессознательного появлялись озарения, на многие вещи она стала смотреть по-другому,а, самое главное, та боль, что неведомым грузом копилась десятилетиями, отступала. Будто невидимый дворник широкой лопатой выгребал что-то затхлое и сгнившее. От этого выпрямлялась спина, походка становилась легче, а руки двигались свободно и естественно, тело не требовало укрытия в широких кофтах-размахайках, и даже кожа, будто светилась от некого внутреннего света.
— Страх… За кого-то близкого? А насколько давно вы знакомы с этим чувством?
—  Страх потерять маму… Очень сильный страх. Страх, что жизнь остановится и уже никогда, никогда не будет как раньше! Потом включилось обесценивание, так было легче, и оно включалось каждый раз, когда я начинала испытывать любовь…
 Ее тело будто распадалось на составляющие, а затем вновь собираюсь по иному; становилось лучше, функциональнее. Сразу легче, спокойнее! Можно вставать и вновь мягкой, пружинистой походкой довольной кошки идти дальше!
 И вновь менялись роли. Теперь уже она принимающий и приветливый аналитик. С чем только не сталкивалась, что только не выслушивала Маргарита Сергеевна, находясь в этом кресле!
— Нужно как можно дольше держать ребеночка при себе, напитывать его энергией. Я со старшем сыном спала в одной постели, хотя ему уже 14 лет было! – кричала одна.
— Бейте детей! Бейте! И скорее на вольные хлеба, чтобы самостоятельными становились, а не то погибнут! — уверенно вещала другая.
— В казарму всех, — пускай мужиком растет, — с пеной у рта возмущается насильно приведенный на семейную терапию отец семейства.
— А я так люблю сынульку! Перед сном каждый раз целую его в одну половинку попочки, потом в другую, а потом по серединке! – счастливо лепетала мамочка в возрасте.
— Моя дочь режет себе руки, причиняет боль. Посмотрите, опять вся изрезалась. Поговорите с ней, чтобы она больше не делала так!…
День проносился за днем, унося поток речей, уверенных в своей правоте клиентов. Насколько правильно ли они любили своих детей? И любили ли вообще? И можно ли применять понятие правильности к такому понятию как любовь?
— Нужно найти слова и энергию, чтобы сделать все возможное, чтобы помочь… Как же достучаться до каждого и объяснить, что идеально только мертвое, безупречно и правильно только завершенное, конечное. – полушепотом бормотала Маргарита Сергеевна, возвращаясь домой после приемов…
Вечерами она брала карандаш, фломастер, — все, что было под рукой, и начинала плавными линиями выводить ЖИЗНЬ. Границы одного тела, границы другого… И каждое было по-своему уникально и неповторимо, завершённо и прекрасно. Ей становилось спокойно и отрадно на душе. И даже расплакавшаяся осень не могла смыть этот благостный покой на  душе; а жизнеутверждающий смех Николая говорил о том, что жизнь шла своим чередом во всей своей изменчивости и причудливости форм…
С.Г.Васина (Лоева)

#

Пока нет комментариев

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *